Во всём виноваты «Битлз» - Страница 88


К оглавлению

88

Остроумным также считалось склеить пианисту нотные странички или залепить все клавиши прозрачным, невидимым скотчем — аккорд в таком случае звучал поистине полифонически.

У звукорежиссёров тоже были свои шутки. Например, в вокальной строке «я хотел бы вернуться назад» они могли «поймать на ревербератор» последний слог, и тогда в течение какого-то времени по залу разносилось — «зад, зад, зад, зад…». Длительность стёба определялась высотой эстетической планки шутника, но один раз что-то заклинило…

Хорошо, что слова «страхуй» нет ни в одной более или менее известной песне.

Я ни разу не видел из зала такую вакханалию музыкантского юмора, но если виртуально представить себе одновременное включение на сцене всех перечисленных выше остроумностей, то как-то не очень верится, что зелёный оттенок концерта оставался для искушённого зрителя большой тайной. Другой вопрос, что большинство зрителей о зелёных концертах знали и старались попасть именно на них. Как бы то ни было, жалоб не поступало.


Гастрольный ансамбль, спаянный общим бытом, творчеством и здоровой жаждой денег, — это нечто вроде армейского подразделения. Были там свои «старики», традиции, правила неписаные, и, если кто-то новый нахальничал и противопоставлял себя коллективу, надолго в нём не задерживался. Существовали способы. Не армейские, конечно, но довольно действенные.

Люди, от которых приходилось избавляться, как правило, бывали навязаны руководством. Называли их вставными зубами. Чей-нибудь племянник или дочка хороших знакомых директора филармонии.

Вот этими неисповедимыми филармоническими путями и прислали как-то в приказном порядке певицу совсем не в масть. Сами посудите — посреди какой-никакой здоровой попсы выходит вдруг бабища в народном сарафане и нечисто поёт три тужильные песни, а волосатые гастрольные волки, которые до настройки гитар-то не всегда снисходят, должны, значит, ей аккомпанировать. А ещё она матом ругаться и курить в автобусе запрещает и за пятнадцать минут до выхода полного покоя требует — в образ-де ей необходимо войти! Кошмарное дело!

Беседовали с ней, два раза презерватив на микрофон надевали — хоть бы хны. Тогда всем коллективом просверлили в сцене в том месте, где она вставала, дырочку, пошли в аптеку и купили большую спринцовку типа клизма. Водой наполнили, руководитель даже холодильник в своём «люксе» предоставил для хорошего дела.

На следующем концерте в момент воспроизведения самой высокой ноты два дюжих техника из-под сцены «дунули» ей под сарафан ледяной водой. Звук она издала при этом такой специфический, что подвинула верхнюю границу своей тесситуры ноты на три-четыре.

Больше певицу никто из заинтересованных лиц не видел. Переживали, правда, страшно — порвали два баяна.

А один раз скрипач приехал со скрипкой недешёвой и в бешеном классическом пафосе. Стал замечания делать, всех учить и «в нос» разговаривать — насморк у него всё время был. Да ещё в брюках неуставных на сцену выходил — концертные на него не налезали из-за ляжек жирных и толстой подзвучки (кальсон). В общем, раздражал дико! Сначала с ним по-хорошему: мол, скрипка — действительно замечательная краска, но лабать надо в соответствии с общей аранжировкой, а не еврействовать как попало. Как об стенку горох!

Тогда не сразу — всё-таки интеллигентные мы люди были, а через три дня намазали ему перед концертом в эфы (фигурные такие отверстия в скрипке) экскрементов. А у него как раз насморк случайно прошёл. Вот он вышел соло играть, поводил большим носом и уехал со сцены в родной Житомир.

А вот ещё! В 78-м году в Саратов во Дворец спорта приезжает певец из Москвы с бумагой: поставить его с четырьмя песнями в концерт, причём в конец программы. Бумага с печатями, «орлами и костями» — ослушаться как бы нельзя. Отрепетировали — ничего он так пел, но закрывать концерт в таком большом зале уж никак не годился. Побеседовали. Он ни в какую. Первый концерт закончился — успеха ноль. Со сцены ушли под стук собственных копыт. Тогда на следующем концерте подговорили звукорежиссёра, и он, когда «маэстро» на сцену вышел и свою песню стал объявлять, отрубил его от зала, а в основные динамики через свой микрофон поставленным голосом сказал: «Ну что ж, дорогие друзья, на этом наш концерт окончен. Спасибо, до будущих встреч!». Да ещё световик в зале свету поддал. Народ сразу в гардероб и ломанулся. Певец поёт на сцене, заливается, себя из сценических мониторов отлично слышит, но до зала этот звук не доходит. А он-то об этом не знает, зато ему со сцены хорошо видно, что зрители на выход повалили.

Артист вечером с горя напился, пришёл к руководителю: «Можно я начинать буду, а то, похоже, вы не в моём формате!» Должен-то был сказать: «Я не в вашем формате!», — ну да пьяный — что возьмёшь?!

Оставшиеся два концерта начинал он, и, как ни странно, никто из зрителей раньше времени не ушёл.

Такие ситуации вообще-то нечасто случались. Обычно если кто молодой да новенький в коллектив приходил, то всё-таки с должным пиететом к аборигенам относился. Тогда и старшие товарищи в свою очередь его поддерживали, обучали, пестовали, но традиционную прописку всё равно устраивали. Таков уж был порядок. Так, необидное что-нибудь — проверка на чувство юмора, чтоб «служба мёдом не казалась».

Например, вводят старички молодого вокалиста в программу, готовят к ансамблевому пению. Сценические движения и всякие нюансы с ним репетируют. Объясняют: вот, мол, после слов «Сочинял сапожник песню целый день…» весь ансамбль делает шаг вперёд и громко в фа-мажоре провозглашает: «Хо-хо!» И рукой свободной ленинское указательное движение осуществляет. Надо добиться полной синхронности — от этого успех всего концерта зависит. Певец-то музыкальную часть дебютной песни уже как «дважды два» выдолбил, поэтому «хо-хо» и «руку» с удовольствием тренирует, чтобы глянец последний навести.

88